Это написано два года назад как начало, чуть продолжено и лежит без движения. Сдвинется ли — не знаю...

Предисловие
В одном из самых старых хранилищ библиотеки нашего университета, в комнате, никогда не знавшей света солнца или лампы Рэли, а уж тем более открытого пламени свечи, в комнате, где оправленные давно почерневшим свинцом книги наполняют обглоданные крысами полки, в шкафу, новизной своей похожем на фарфоровый зуб в стариковской челюсти, я обнаружил эту рукопись в тетрадях без переплёта. Разносортная бумага состарилась по-разному, и большая часть ветхого манускрипта едва пережила фотографирование — потревоженные страницы съела проснувшаяся от доступа света и свежего воздуха плесень. Большого труда стоило разобрать фотокопии с текста, испещрённого помарками, маргиналиями и поправками между строк, писаного и правленого далёким от каллиграфичности почерком, пришлось порядком переработать словарь и сменить устаревшие термины современными аналогами, но результат стоил труда, и предлагаю его и твоему благосклонному взору, праздный читатель, и въедливому взгляду историка.
 

Пролог
Темнело. Студенты подстраивали зеркала, ловили последние лучи света, чтобы поработать с книгами как можно дольше. Половину читального зала уже погрузила в полумрак тень от часовой башни. В этой половине младшекурсники зажигали дюймовые керосиновые лампы, а кому повезло сидеть у стены — и газовые ауэровские рожки. Сильно запахло серой. Причудливые силуэты резных наверший шкафов разбегались по стенам. У хрустальной совы на каминной полке в глазах играли блики. Старые профессоры, уже успевшие потерять от такого света зрение, захлопывали фолианты переплетённых журналов и уходили восвояси.
— До свидания, мистер Кэртрайт.

— Оставить здесь, мистер Гармент?
— Нет, спасибо. Можете убирать в хранилище, мне не понять этих немцев даже со словарём, их надо сначала перевести со словоблудия средневековой алхимии на язык современной физики.

— Роджер, отложите эти номера мне на завтра.
— Непременно. Нашли себе стипендиата, сэр Рэли?
— Нет пока. Катода от анода, глёта от сурика не отличают — так зачем им моя стипендия? А у вас, Роджер, я вижу, прибавляется забот?
— Да, сэр, ведь сегодня равноденствие. Мой график может составить любой астроном. Чем дольше день, тем больше работы. Сегодня я перетаскал уже, наверное, три тонны — как назло все просят оправленные в свинец тома из нижних хранилищ, — он показал на толстенный переплёт с тёмным старым пятном.
— Свинец — металл будущего, приходящий к нам с переплётов книг прошлого, — Рэли дотянулся и хлопнул библиотекаря по плечу. — Желаю вам пасмурной погоды завтра.
— До свидания, сэр.
— Доброго вечера, Роджер.

По положению зеркал Кэртрайт определил, что снаружи день уже совершенно погас. В уголок выдачи книг дневной свет не заглядывал никогда, чтобы библиотекари не тратили время, привыкая к темноте хранилищ. Роджер Кэртрайт, как и пять поколений его предков, прекрасно видел ночью. Никталопия передалась и его сыну, так что за его будущее отец был спокоен. Эту причуду зрения весь университет называл „болезнью библиотекарей“, а их самих — за глаза — Кэтрайтами.
Самые стойкие студенты, склонив головы, елозили ногтями по строчкам книг. Старая бумага в свете керосинок стала совсем жёлтой. Кэртрайт, воспользовавшись затишьем, отмыл ручки и чернильницу и разобрал пачку сданных журналов. Автоматически распределяя их по алфавиту, он с грустью думал, что сын неправ, и именно свинец со старых переплётов необходим библиотеке, потому что свинец — это сам свет. Ещё, конечно, свет — это марганец с цинком, или цинк с медью, да и хром с алюминием тоже, но важнее всех свинец и кислота, как утверждал непризнанный талант — профессор Рэли.
Библиотекарь, поморщившись, позвонил на четверть часа раньше, чем положено требовать сдачи литературы. Ему было неприятно нарушать правила, но он устал. Вдобавок, к концу месяца, как всегда, грозил закончиться керосин. Впрочем, никто не роптал — ведь Кэртрайт берёг время читателей и славился тем, что находил любые книги за семь минут и скорее, выигрывая на этом пари у профессоров и богатых студентов. Ещё он мог на ощупь по корешку определить всякую из книг нижних хранилищ, но делал он это не на потеху публике, а для собственного удовольствия. Сейчас он потихоньку осваивал и верхние фонды, так что после того, как все покинули читальный зал, он перекрыл газ, потушил все лампы, уверенно рассортировал книги вслепую и, довольно улыбаясь, открыл дверь в хранилище.
Пахло мышами, притом сильнее, чем обычно.
— А я не запер дверь в нижний ярус, — пробормотал Роджер. — Действительно, день выдался нелёгкий.
***
Сэр Рэли быстро шагал по тёмной улице. Из библиотеки он ушёл не потому, что стало темно. Его область исследований была столь нова и сложна, что читать предшественников, а уж тем более конкурентов, ему не приходилось. В укромном уголке он уединялся с альманахами современных стихов в своё удовольствие. Часы на башне пробили четверть, а какого часа, профессор не обратил внимания. Он знал каждый камень мостовой и мог себе позволить и по дороге углубиться в размышления. Он слышал отзыв Гармента о работах немцев, и до сих пор улыбался в усы. Все прославленные электрохимики университета недолюбливали немцев, которые, казалось, таинственную и перспективную электрохимию-то и ни во что не ставили, занимаясь то металлургией, то красками, то ещё чем-нибудь простым, ясным и сугубо практическим.
***
Рэли жил отшельником, лаборатория его сейчас стояла — вечно не хватало то оборудования, то сотрудников; сам профессор часто работал сутки напролёт, подкрепляясь лишь крепким чаем из калориметра, но на сей раз у него была полоса меланхолии, и он забросил дела. Рэли любил экзаменовать после пары недель, проведённых в унынии. Тогда он обычно сидел перед несчастным кандидатом, навалившись на стол, хмурился, покручивая свои кельтские усы, внезапно обрывал монолог очередным вопросом, нимало не заботясь о том, что ломает ход беседы через колено. Или же, наоборот, спрашивал небрежно и холодно, слушал с видом отрешённым, откинувшись в кресле и мотая прядь тёмных волос на палец, дожидался, пока абитуриент не собьётся с толку и не смолкнет под безучастным взглядом его серых глаз. Не без тихого удовольствия он привычно сшиб спесь с двух самоуверенных юнцов, школяров и зубрил, поставил им баллы на грани проходных, и приготовился уже отделать и третьего.
— Здравствуйте, Шерлок, не ожидал вас видеть. Выбирайте вопросы, — Рэли вскинул брови и потёр щеку, будто стягивая свою мрачную маску. И без того светлый и светловолосый, младший Кэртрайт был бледен и мрачен по-настоящему. Профессор сделал вид, что немного потерял голос, и спрашивал коротко, отрывисто, досадовал, что мысли его бегут физико-химии, не хотел этого выказывать и боялся запутаться или повториться.
— Итак, вы хотите рассказать мне об уравнении Вальтера?
— Да, сэр, оно, позволяет нам описать зависимость напряжения элемента Вольты от различных его параметров.
— Не напряжения, но электродвижущей силы, друг мой! И не только элемента Вольты, но и любого другого источника тока.
— Да-да, любого электрохимического источника тока, конечно. Но исторически выведен этот закон был для элемента Вольты.
Юноша отвечал медленно, тихо, но твёрдо, чуть дрожащей тонкой рукой, но уверенно, писал уравнения и выводы, чисто чертил схемы, так что вскоре Рэли и сам немного успокоился, пошёл вширь и вглубь, радостно замечая, что его собеседника не пугает переход из дисциплины в дисциплину, взялся за мел и с неменьшей радостью обнаружил, что даже причудливой математикой не может сбить Шерлока с толку — тот отмечал, где профессор с неоправданной точностью выходит за рамки модели, а где, наоборот, слишком грубо описывает явления.
Ноготь проскрипел по доске, Рэли вздрогнул от омерзения, очнулся и понял, что мел кончился. Прошло к тому времени часа два с половиной. Он взял обходной лист, обмакнул перо в красные чернила и по диагонали крупно написал: „Зачислен! Дж. Дж. Рэли“
— Поздравляю вас, вы зачислены на мою стипендию.
Все поступавшие знали, что это значит. Сам Рэли закончил учёбу досрочно, получив степень доктора философии и преподавательское место в двадцать лет. Из-за удивительного сочетания личной скромности с невероятно длинным коридором, увешанным портретами предков, он совершенно не был стеснён в деньгах, и жалованье всегда передавал бедным студентам по своему выбору. Карьера Рэли за протекшие с тех пор пятнадцать лет не шла круто в гору, но жалованье всё же выросло. А вот требования к стипендиатам оставались теми же — иметь высший балл по химии, физике и истории. Ну и подтверждать этот балл в разговорах с профессором Железкой, конечно.
— Вы не только поступили, но и при желании сможете работать в моей лаборатории и жить в моём доме, Шерлок, — Рэли поднялся и протянул руку. — Ваш отец будет вдвойне рад.
— Отец умер. Вчера, — голос юноши дрожал. Дж. Дж. почувствовал себя котом, которого в кульминации мартовской песни окатили ледяной водой, и тут же рассердился на себя за это пришедшее на ум сравнение. Чтобы не стоять с протянутой в пустоту рукой, он дотянулся и хлопнул Шерлока по плечу, совсем как хлопал Роджера, а до того его дядю Френсиса, потому что теперь юноша стал Кэртрайтом старшим.
— Отчего?
— Его укусила крыса. Вечером в равноденствие. И даже профессор Мортимер из медицинского колледжа не мог определить, чем эта тварь его заразила, — Шерлок смахнул выкатившиеся слёзы. Френсис Кэртрайт десять лет назад тоже погиб от крыс, но в тот раз они воспользовались свинцом. В нижнем хранилище на него обрушился старый шкаф с тяжёлыми книгами — крысы изгрызли ножку. Рэли хотелось сказать что-нибудь, но настоящих слов он, растерявшись, не мог подобрать, а приличествующих такому случаю, к счастью, не знал. Как всегда, на помощь ему пришло время — с часовой башни донеслись пять полных ударов.
— Пойдёмте пить чай, Шерлок, — Рэли открыл дверь и машинально сказал в пустоту:
— Экзамен окончен, место занято!